Античная астрономия. Первое тысячелетие: путь к познанию

Средние века, с начала IV и до XV вв. включительно, были периодом значительного упадка в развитии естественнонаучных знаний на европейском континенте. Причинами тому были гибель к началу этого периода вместе с разрушением государства Византии первого в Европе греко-римского центра культуры и науки. Завоеватели — северные «варвары» с одной стороны, и арабские племена с Аравийского полуострова с другой, стояли на чрезвычайно низком уровне развития. Лишь спустя века более высокая античная культура стала вновь пробиваться уже в среде завоевателей, сначала в арабском мире, где раньше были переведены сохранившиеся древнегреческие научные трактаты. Религия христианства (утвердившаяся к IV в.), как и возникшая в VII в, религия ислама на Востоке, с укреплением их как государственных религий, все более подавляли стремление к самостоятельному познанию и осмыслению мира, требуя согласования выводов о природе с первоначальными учениями основателей религии, Библии и Корана, соответственно. Разумеется, и в этих условиях человек не мог перестать размышлять об окружающем мире. Но при полном подавлении светского образования, особенно в феодальной Европе, центры «учености» переместились в монастыри. В результате, как невежественное население, так и образованные (т. е. грамотные, читающие) монахи и богословы стали воспринимать окружающий мир как бы сквозь фильтр все предопределяющей религиозной интерпретации явлений. Контрасты при таком истолковании природы были огромны. Под влиянием наиболее ревностных пропагандистов веры в массах укреплялось убеждение в ненужности, невозможности и даже греховности попыток узнать о мире больше, чем сказано в Библии.О том, до какого низкого уровня было доведено интеллектуальное состояние народа, ярче всего свидетельствует широкое распространение в VI в. «учения» бывшего купца, а затем византийского монаха Космы Индикоплова. Он изложил плоды своей «учености» в книге «Христианская топография Вселенной, основанная на свидетельствах Священного Писания, в коем христианам нельзя сомневаться». Четырехугольная Земля, соединенная с небом в виде твердого свода прямыми стенами, смена дня и ночи, «объясняемая» заходом светила (Солнца) за гору на севере — вся эта «астрономическая картина мира» стоит на уровне едва ли не более низком, нежели в сказаниях иных «диких» племен Африки или Полинезии. О том же крайнем упадке знаний говорило высмеивание известными европейскими богословами III—V вв. идеи существования антиподов, а, следовательно, и теории шарообразности Земли. Подобные примитивные представления имели широкое распространение вплоть до XVII в., например в России.

В церковных рукописных сочинениях можно было встретить подробное описание «системы Вселенной», с указанием, какой архангел движет какое небо: «1-е небо от Земли, на котором планета Луна, движет Гавриил..., 2-е небо движет Уриил, планета Ермия [Меркурий] ..., 3-е небо движет Нафанаил, планета Афродит [Венера]» и т. д. Удивительное нагромождение фрагментов из правильных и неправильных представлений встречаем мы в описании звездного мира у известного русского церковного деятеля и одного из самых образованных людей допетровской России XVII в. Симеона Полоцкого. Он писал, что звезды «веществом чисты, образом круглы, числом огромны, размером малы, качеством светлы». Вместе с тем он добавлял к этому описанию чрезвычайно прогрессивную мысль о том, что они «земным вещам родственны», что полностью противоречило освященным церковью аристотелевым физическим принципам. Но в сочинениях наиболее глубоко мыслящих людей эпохи, которые тоже, как правило, были богословами или монахами, с самого начала утверждения христианства (позднее то же имело место и на Востоке) проявилась другая тенденция, в отличие от первой оказывающая немалое влияние на развитие знаний даже в наши дни. Эта тенденция проявилась впервые в стремлении ученых раннего средневековья совместить познания, отчасти дошедшие до них от древнегреческой культуры, отчасти получаемые путем собственных наблюдений и размышлений о мире, с глубокой, нередко искренней верой в существование сверхразума, управляющего миром, т. е. бога. Так, первые христианские богословы в Александрии III в. Клемент Александрийский и Ориген, понимая противоречивость между библейским описанием «творения» мира и действительностью (по Библии, бог «работал» днем и ночью,, еще до... создания самих Солнца и Луны, т. е. «дня» и «ночи»), пытались усмотреть в тексте Библии не буквальный, а символический смысл. Это было первой попыткой приспособить религиозное учение к действительности. Еще более четко проявилась эта тенденция в одной из наиболее ранних космолого-космогонических концепций, созданной Оригеном (185—254гг) на основе христианства. Он отстаивал, как это видно из его текста, идею множественности населенных миров, и даже множественности вселенных, в бесконечном процессе зарождающихся и умирающих, конечных во времени и пространстве. Вот как он это описывал: «Если Вселенная имеет начало, то чем проявлялась деятельность Бога до сотворения Вселенной? Грешно и вместе с тем безумно было бы думать, что божественная сущность пребывала в покое и бездеятельности, и было время, когда благость ее не изливалась ни на одно существо, а всемогущество ее ничем не проявлялось. Полагаю, что еретику нелегко ответить на это. Что касается меня, то скажу, что Бог приступил к своей деятельности не в то время, когда был создан наш видимый мир, и подобно тому, как после окончания последнего возникает другой мир, точно так же до начала Вселенной существовала другая Вселенная... Итак, следует полагать, что не только существуют одновременно многие миры, но и до начала нашей Вселенной существовали многие вселенные, а по окончании ее будут другие миры». Если только... убрать слово «Бог» и заменить механизм осуществления процессов в природе: вместо волевого «творения» предположить саморазвитие материи, то перед нами будет концепция, близкая к некоторым современным космолого-космогоническим представлениям. Однако именно идея волевого вмешательства, творения, вела к утрате самостоятельности мышления, глушила попытки самостоятельного анализа действительности. Между тем после периода полнейшей утраты связей с древнегреческой культурой и наукой эти связи постепенно восстановились к IX в. благодаря арабским переводам некоторых сохранившихся древнегреческих сочинений, в первую очередь «Альмагеста» Птолемея и сочинений Аристотеля.

В странах Востока и Средней Азии с их более подвижным тогда образом жизни, развитием торговли и в значительной степени под влиянием нужд весьма популярной в то время астрологии были восприняты прежде всего и продолжены наблюдательные части работ античных ученых. В Европе, напротив, внимание вначале сосредоточилось на общих учениях Аристотеля — Птолемея о мире. В результате был сделан новый регрессивный шаг: религиозные учения, прежде всего католическое, были прочно привязаны к устарелым космологическим представлениям. Первым этот шаг сделал в XII в. знаменитый теолог, отец схоластики Фома Аквинский, В отличие от своих предшественников, слепо веривших слову Библии, он соединил с библейской легендой учение Аристотеля о мире и как бы подвел под нее научную основу. Так родилось поклонение авторитетам, «школе», иначе схоластика, не менее тормозившая развитие наук, нежели их прямой запрет. Но параллельно с распространением и узаконением учения Аристотеля о Вселенной и системы Птолемея с самого начала высказывались сомнения в их справедливости. На такие «еретические» мысли наводила чрезвычайная сложность, искусственность системы Птолемея и, что было самым главным, расхождение вычисленных на ее основе положений планет с действительностью. Еще в XIII в. король Кастилии и Леона Альфонс X Мудрый, собравший в Толедо пятьдесят астрономов для составления новых, более точных планетных таблиц, отозвался весьма критически о качествах системы Птолемея, а равно и о творческих способностях бога, которому готов был бы «посоветовать» сделать Вселенную лучше, а главное — проще. Это были последние геоцентрические таблицы для планет. Наиболее глубоким мыслителям средних веков самым уязвимым в аристотелево-птолемеевой астрономической картине мира представлялось утверждение о неподвижности Земли. Быть может, не без влияния дошедших от древних греков знаний начинал заново осмысливаться кинематический принцип относительности движения. И потому в сочинениях как арабо-среднеазиатских астрономов (Бируни, 973—1048гг), так и европейских ученых и философов — Жана Буридана (ок.1300 — ок.1358гг) и Николая из Орема (ок. 1323—1382гг), высказывались обоснованные сомнения относительно неподвижности Земли и даже центрального ее положения во Вселенной. В своей книге «Вопросы к четырем книгам о небе и о Вселенной Аристотеля» Буридан писал, что «этот вопрос крайне труден» и что «прежде всего, имеется серьезное сомнение в том, что Земля находится прямо в центре Вселенной и что ее центр совпадает с центром Вселенной». Он считал также, что «имеется сильное сомнение в том, не перемещается ли Земля как целое... поступательно». (Правда, это допущение он обосновывал весьма туманно и наивно: «поскольку мы не сомневаемся, что зачастую многие ее части перемещаются, о чем мы узнаем с помощью наших чувств».) Далее Буридан показывает явное знакомство с рассуждениями древнегреческих физиков об относительности движения. «Многие люди,— пишет он,— как известно, считали вероятным, что движение Земли по кругу определенным образом не противоречит общепринятому и что каждый обычный день она совершает полный оборот с запада на восток, возвращаясь снова на запад, если принять какую-либо часть Земли [за точку для наблюдения]. Тогда необходимо допустить, что звездная сфера была бы в покое, и тогда ночь и день сменяли бы друг друга благодаря такому вращению Земли, так что это движение Земли было бы суточным движением. Нижеследующее есть пример такого рода состояния. Если кто-либо движется в корабле и воображает, что он покоится, то при виде другого, действительно покоящегося корабля, ему покажется, что этот другой корабль движется. Так будет потому, что его глаз окажется точно в таком же отношении к другому кораблю, независимо от того, находится ли его собственный корабль в покое, а другой движется, или же преобладает противоположная ситуация...» На невозможность по крайней мере доказать неподвижность Земли указывал и Николай из Орема в своем сочинении «Книга о небе и Вселенной».

Еще дальше в своей критике Птолемея заходил Бируни. Судя по имеющимся в его работах намекам, он даже склонялся к гелиоцентризму, провозгласить который открыто в его время было небезопасно. При этом его рассуждения о возможности движения Земли опирались на физическую идею о существовании тяготения между космическими телами (о чем он узнал из сочинении индийских прогрессивных философов во время своего пребывания в Индии). Эта гениальная идея, по существу, идея всемирного тяготения, высказанная, видимо, раньше всех индийским математиком, астрономом и философом VII в. Брахмагуптой, возродилась в Европе лишь спустя восемь столетий в трудах гениального ученого и мыслителя эпохи Возрождения Леонардо да Винчи (1452—1519гг). Новый смелый шаг в осмыслении окружающей Вселенной сделал в XV в. Николай Кузанский (действительное имя Николай Кребс, 1401—1464гг), выдающийся немецкий философ, теолог и ученый. Он видел мир все через ту же призму богословия, считая, что вся прекрасная упорядоченность Вселенной — дело рук Творца и демонстрация его могущества. Вместе с тем Николай Кузанский первым полностью порвал с аристотелево-птолемеевым представлением о Вселенной и возродил идею, некогда отвергнутую Аристотелем,— об отсутствии у Вселенной центра и края. В посмертно изданном сочинении, с названием более чем критическим — «Об ученом незнании»,— он изложил свои весьма нетрадиционные космологические взгляды. Вселенная провозглашалась неограниченной, поскольку в противном случае необходимо было бы допустить нечто, существующее за ее пределами, что в свою очередь противоречило бы определению Вселенной, как включающей все сущее. (Любопытно, что Вселенная названа у него именно «безграничной», а не «бесконечной», что приближает его рассуждения к современным представлениям.) На основании этой концепции Вселенной Николай Кузанский сделал заключение, что не только Земля, но и Солнце и вообще любое космическое тело не могут быть центром Вселенной, центр которой, по его образному выражению, «везде», а граница — «нигде». В этом утверждении он пошел не только против геоцентризма, но и против ранних гелиоцентристов, считавших Солнце центром всего мира, и мыслил более глубоко, нежели Коперник. Эти идеи Николая Кузанского первым воспринял и развил далее в XVI в. Джордано Бруно. Николай Кузанский утверждал не только возможность (на основе принципа относительности движения), но и реальную подвижность Земли в пространстве. Ощущение же неподвижности Земли (своей планеты), указывал он, должен испытывать любой наблюдатель на любом космическом теле, и все они в этом смысле равноправны. Так за сто лет до Коперника впервые был провозглашен, по существу, космологический принцип однородности Вселенной, в наши дни называемый иногда неточно «космологическим принципом Коперника». Николай Кузанский вразрез с учением Аристотеля утверждал также вещественное единство всех космических тел, включая Землю, и высказал убеждение в населенности Космоса («ни один из звездных участков не лишен жителей»). Итак, в первую половину средневековья, длившегося более тысячелетия, в Европе господствовала примитивная библейская картина мира, сменившаяся затем крайне догматизированной формой древних учений Аристотеля и Птолемея о Вселенной. В то же время накапливавшиеся астрономические наблюдения постепенно подтачивали основы этой картины. И на исходе ночи средневековья предрассветную тьму, подобно яркому метеору, прорезали гениальные идеи Николая Кузанского, на столетия опередившие его эпоху. Это были предвестники картины мира, которая впервые широко развернулась в конце XVI в. в философском учении Бруно и спустя еще столетие надолго утвердилась, как ньютоновская физическая картина мира.

Главная страница раздела